Дмитрий Гутнов

 

 

 

 

 

Когда я рассказывал вам о вспомогательных исторических дисциплинах, то совершенно сознательно не стал характеризовать еще одну. Не стал потому, что роль этой вспомогательной науки в исторических исследованиях довольно велика и своеобразна. Наука эта называется «историографией». Строго говоря, в своем первоначальном значении (греч. ίστορία — исследование, повествование о том, что иссл., узнано и γραφω — пишу) этот термин в архаической форме тождественен современному понятию «исторической науки» (см. нашу первую беседу). Вспомним в этой связи, что замечательный русский историк конца XVIII – начала XIX вв. Николай Михайлович Карамзин после написания своей знаменитой «Истории государства Российского» был даже удостоин совершенно неповторимой в других странах государственной должности  - Историограф Его Величества (до него единственным обладателем подобной должности был Ф.Вольтер, но он был историографом французских королей. Об этом подробнее – в свое время). Сейчас бы мы, сообразуясь с нормами современного русского языка звали бы этих знаменитых= ученых Историками Их Величеств… Но не суть в том...

 

В своем современном значении термин «историография» приобрел иной смысл, означающий дисциплину, изучающую историю самой исторической науки. Со стороны может показаться, что историография – это своего рода наука-паразит. Т.е. не сама историческая наука, а история исторической науки. Но это не там.

 

Появление такой науки не является чем-то необычным, свойственным только истории. Практически все востребованные на сегодня научные дисциплины, имеют в своем составе разделы, освещающие историю своей науки. Это, в свою очередь, проистекает отнюдь не только из дани уважения к почившим учителям, прежним заблуждениям и увековечиванию значения прежних достижений. По мере того, как наука из занятий богатых дилетантов постепенно превращалась в одну из значимых производительных сил современного общества, а сделанные ею открытия стали существенно влиять на качество жизни людей, рос интерес к общим законам развития этой отрасли человеческой деятельности как таковой. Возникла потребность оценить логику познания человеком природы и общества, определить корректность того или иного подхода, посчитать цену ошибки и пр.  Чуть позже стала очевидной и обратная закономерность – влияние экономических, политических, социокультурных и иных условий развития общества на те научные достижения, которые оно продуцирует и использует. Последнее же в нашем быстроменяющемся мире становится одним из существенных конкурентных преимуществ. Словом, сам научный поиск и его история стали предметом особой науки – науковедения. История науки – или историография в широком смысле этого слова, входит в состав этой науки.

 

Я не буду здесь специально рассказывать вам об общих законах развития науки, ибо те из вас, кто будет поступать в аспирантуру, неминуемо столкнется с необходимостью сдавать кандидатский экзамен именно по истории науки, что лишний раз подтверждает значение этого знания. Вернемся к историографии в узкоспециальном его значении как истории именно исторической науки.

 

Как мы с вами уяснили на прежних встречах, исторические знания в разнообразных формах (от изустных преданий до многочисленных монографических исследований) развивается не одну тысячу лет. Это делает практически невозможным проанализировать в одном интергрированном исследовании эволюцию взглядов, методов, подходов, выводов, исследовательских приемов, применявшихся историками при описании прошлого за все истекшие века. Чтобы быть честным, следует оговориться, что в мире насчитывается энное количество трудов, высокопарно именуемых их авторами «Всемирная историография» или просто «Историография» с претензиями на всеобщность. Но на деле подобные исследования за многочисленностью имен и названий превращаются в своего рода дайджесты трудов различных историков или исторических школ с краткими аннотациями того, что они внесли в наше знание о прошлом. Гораздо более продуктивным выглядит хронологический, тематический или страноведческий подходы к традициям описания и изучения истории. Это и понятно. В разные эпохи в разных странах господствовали различные убеждения¸ политические режимы, религиозные культы, был свой уровень грамотности и развития культуры, который определял взгляд этого общества на свою историю. Поэтому исследования типа «Античная историография», «Историография эпохи Возрождения» или «Византийская историография» более предметны и могут указать нам какие-то ориентиры в формировании нашего сегодняшнего представления о прошлом.

 

Что же до русской историографии¸ то понимание того, что у нее есть свое прошлое, пришло лишь в середине XIX в., хотя представления об истории формировались у нашего народа и его государственных институтов на протяжении всей, вот уже 1150-летней истории существования Государства Российского. Об этом я бы хотел проговорить подробнее, ибо, зная логику развития и традиции этого освещения, легко уяснить себе существо многих мифов или «устоявшихся мнений», которые бытуют в современной отечественной политике и ее взглядах на прошлое. Заранее извиняюсь за «конспективность» своего изложения, диктуемую тем, что то, что я вам собираюсь рассказать в течении двух- отсилы трех встреч, по совести сказать, обнимает семестровый курс. Но, поскольку я не собираюсь делать из вас профессиональных историков, а лишь хочу нарисовать, как сегодня модно говорить, главные тренды развития отечественной историографии, то я попробую уложить все это многообразие в прокрустово ложе отведенного нам времени.

 

Следует оговориться также, что «русский взгляд» на прошлое в принципе обусловлен теми же общими факторами, которые были присущи развитию историографии европейской. Т.е. до начала XVIII в. в объяснении истории превалировал теологический подход – Бог создал человека и дал ему законы, по которым он должен жить. А это означает, что человеческая история – суть промысел божий. Все отклонения от него следует относить на счет козней дьявола и несовершенства самого человека. Такой взгляд на прошлое  с некоторым опозданием, но все же мало отличал русскую историософскую традицию от западной.

 

Как и на Западе, в русских землях длительное время уделом истории была погодная фиксация событий, произошедших в том или ином княжестве. Русская летописная традиция сложилась еще в Киевской Руси и ведет свое начало от «Повести Временных лет». Этот жанр древней литературы, строго говоря, не располагал к глубоким историческим обобщениям или аналитическим оценкам. Хотя, нельзя не признать, что и легендарный автор «Повести Временных лет» монах Киево-Печерского монастыря  Нестор и его коллеги, сменявшие друг друга на протяжении многих веков, позволяли себе критически высказываться о событиях, как и о действиях главных исторических лиц того времени, которое они описывали. В условиях отсутствия сколько-нибудь широкого числа письменных свидетельств оных,, вызванных общей малограмотностью населения, оценки именно этих летописцев часто ложатся в основу нашего сегодняшнего видения тех далеких дней. И уже тогда на взгляд этих людей влияли не только их личные предпочтения, но и интересы более высокого порядка. Здесь можно назвать и общую политическую ситуацию, и интересы   тех политических сил, исторических деятелей, которых они вольно или невольно обслуживали, господствовавшие мировоззренческие принципы и многое другое.  Очень образно по этому поводу высказался советский поэт Евгений Евтушенко в следующих строках:

 

                                                         Ученый, сверстник Галилея,

 

Таким образом, довольно рано была осознана если не политическая, то по-крайней мере идеологическая функция зарождающегося исторического знания. Особенно отчетливо она видна во время наступившей феодальной раздробленности, когда борьба князей за общерусский престол влекла за собой войну летописцев. Скажем, довольно длительное время продолжавшийся конфликт между Московскими и Тверскими князьями за ярлык на Великое Владимирское княжение не замедлил сказаться на оценках основных обстоятельств этой борьбы, излагаемых московской и тверской летописными школами. И уж совсем иначе весь этот спор оценивают летописи новгородские.

 

И эта война всех против всех длилась довольно долго. Лишь с возникновением централизованного Русского государства на повестку дня был поставлен вопрос о едином летописном своде – т.е. по сути – о создании исторической концепции возникновения единого русского государства. Как вы видите, эта задача была не столько научная, сколько политическая: ­ исторически обосновать появление на политической карте мира нового государства. Однако, даже при такой утилитарной постановке вопроса, его решение дало существенный толчок к осмыслению истории. Оно шло по двум направлениям.

 

Во-первых, создание общей концепции возникновения единого централизованного государства в России требовало ревизии местных летописных сводов и качественных оценок основных событий, там излагавшихся. При этом действия представителей московской власти, стоявших во главе процесса собирания русских земель, требовалось облечь в соответствующие их значению благообразные  образы, оправдать их поступки неким высшим позитивным и богоугодным смыслом. Так, например, те же общеизвестные свидетельства неприглядного участия московского князя Ивана Калиты в погроме Твери 1326 г. в общерусских летописных сводах конца XV в. все более и более ретушируются. То же и с Дмитрием Донским. По-видимому ложное, но имеющее место сообщение ряда местных летописей о том, что победитель Мамая лично не участвовал в Куликовской битве, а был «найден после нее под березой в облачении обычного война», с течением времени исчезает из общерусских летописей вовсе. С другой стороны, мотивам экспансионистских устремлений московской власти в отношении Новгорода, Твери, других русских земель, придается соответствующее историческое обоснование – прежде всего апеллирующее к тому, что эти земли испокон веков были русскими и входили в состав еще Киевской Руси и пр.

 

Во-вторых, доморощенные русские имиджмейкеры XV в. впервые столкнулись не только с проблемой самопрезентации русского государства в глазах собственных подданных, но и с необходимостью доказательств исторической роли нарождающегося Московского государства на международной арене. Большую роль здесь сыграло падение Константинополя под ударами турок-османов в 1453 г., когда под влиянием ученых эмигрантов из бывшей Византийской империи, дополняемых  интеллектуальными потугами местных политологов, обычно ассоциируемых с именем монаха Псково-Печерского монастыря Филофея, родилась первая русская политическая доктрина «Москва – Третий Рим». Последовавшие вслед за тем практические шаги в направлении ее осуществления: женитьба Ивана III на Софье Палеолог, перемещение двуглавого орла из Византии в Россию, реновация Московского Кремля, строительство соборов, новая регламентация придворной жизни и т.д., привели к включению в русские летописные своды сведений из мировой истории. Одной из первых в 1478 г. стала фигурировать Флорентийская уния в контексте изображения московских государей как истинных блюстителей православной веры.

 

Этой невольной востребованности мировой истории в идеологических сценариях нашей власти XV-XVI вв. мы обязаны и появлением нового класса исторической литературы, получившего название «Хронографов». Хронографы представляли собой отдельные компилятивные произведения, в которые русские книжники, базируясь на знании Ветхого и Нового заветов, включали основные события древней истории. Позже туда добавлялись извлечения из становящихся доступными византийских  хроник, южнославянских источников, античных авторов. Так мало-помалу, русская историческая мысль стала знакомиться с историческим контекстом своего существования, а затем и была принуждена вписываться в него.

 

В XVI веке отмеченные выше тенденции русского летописания продолжают развиваться, принимая все более и более грандиозные формы. Авторы стремятся воздействовать на читателя объемом, прямо-таки физической величиной и красочностью своих произведений.  Таковы, например, созданные в XVI веке Воскресенская и Никоновская летописи. В конце концов, логическим завершением этого этапа летописания стал созданный по приказу Ивана Грозного Лицевой Летописный свод, насчитывавший в своем дошедшем до нас варианте 9700 листов, снабженных 16 000 иллюстраций. Поистине циклопическая работа, учитывая то обстоятельство, что составители этого свода начали свое повествование с Сотворения мира и вели читателя через события библейской истории к возникновению Русского государства XVI в.  Интересно, что инициатор этого «издания» русской истории – всесильный царь Иван Грозный, терпимо относившийся к изложенной версии мировой и отечественной истории, дважды требовал переделки того раздела труда, который касался его царствования. Государь хотел, чтобы боярские смуты и мятежи» были обличены максимально жестко, что должно было по его мнению оправдать немилосердность царской опалы и опричнины.

 

Опять же целям обоснования законности власти служило еще одно известное произведение русских средневековых историков – так называемая «Степенная книга». Автором ее считается духовник Ивана Грозного Андрей (митрополит Афанасий). В ней, по сути, впервые в русской историографии мы имеем отход от хронологического принципа историописания в пользу проблемного. Главной своей задачей составители «Степенной книги» было описание царствований,  выражаясь словами авторов «чудных повестей»  русских венценосных особ, начиная от Владимира Святого  и кончая Иваном Грозным.

 

Тот же XVI век для русской историографии знаменателен еще несколькими обстоятельствами. Во-первых, наряду с официозными толкованиями истории, как правило, скрывающими авторство, как бы мы сказали сегодня, за ширмой общепринятого и одобренного свыше мнения, появляются сочинения, создатели которых известны и, не считают зазорным скрывать свое авторство. Конечно же, в этой связи уместно назвать Ивана Пересветова, чьи письма послужили идеологической основой становления амодержавства» Ивана Грозного. С точки зрения современного человека И.Пересветов был скорее политическим публицистом. Но доказывая свою правоту, он обращался к историческим фактам, высказывался о причинах падения Византии, говорил об успехах и промахах русских князей и царей в прошлом и т.д. Словом – давал свою интерпретацию историческим событиям.

 

 В 60-ых гг. XVI в. пользовалась популярностью и «История о Казанском царстве». И хотя автор этого произведения постеснялся назвать себя, однако, изложенные в ней детали похода Ивана Грозного  и обстоятельства штурма Казани позволяют заключить, что автор был сам непосредственным участником и очевидцем этих событий. Он пошел дальше составителей «Степенной книги», разделив свое повествование на тематические главы и полностью отказавшись от летописно-хронологического изложения событий . Тем самым он придал своей истории характер, близкий к современному пониманию исторического труда.

 

Нарочитая анонимность официальной историографии стимулировала тенденцию к авторизованному характеру изложения своего видения истории и оппонентами существующего режима. В этом контексте, конечно же нельзя не упомянуть основной труд нашего первого российского политического эмигранта – князя А.М.Курбского. Сочинение «История о Великом князе Московском»  интересно тем, что оно в некоторой части подвергает сомнению божественный характер царской власти и богопомазание самого Великого князя Ивана Васильевича (Грозного). Труд этот, правда, писался в католической Речи Посполитой, которая все же была более открыта новым веяниям в развитии европейской науки. Но именно поэтому в том обстоятельстве, что Курбский не отказывал человеку в свободе воле и даже кое-где писал о «естественном законе» - его «История о Великом князе Московском» может считаться провозвестником нового, рационалистического влияния на русскую историографию.

 

Жанр авторизированной исторической повести получил широкое развитие во время Смутного времени, в начале XVII в. Надо сказать, что массовость этого типа исторической литературы навела известного российского историка, профессора Санкт-Петербургского университета С.Ф.Платонова о необходимости написать специальное исследование. Так появилась его диссертация «Древнерусские сказания и повести о смутном времени XVII в. как исторический источник». Говоря об этих сочинениях, нельзя не отметить, как расширился круг известных нам авторов, не скрывавших своего имени. Это и дъяк И.Тимофеев и И.М.Катырев-Ростовский, князь Хворостинин и др. Повести эти разнообразны по содержанию и идеологии. Кто-то (как И.Тимофеев) оставался в русле официальной доктрины. Кто-то (И.М.Катырев-Ростовский) позволял себе иную трактовку событий. Общим же было то, что историописание вышло за пределы того узкого круга лиц, кто занимался этим, выполняя политический заказ и поддерживая мифологему русской государственности так сказать, по долгу службы. Свое мнение о прошлом стали иметь и частные лица, не связанные напрямую по-крайней мере с государственными институтами. Естественно, что появились и новации в освещении главных действующих лиц истории. Так, некоторые авторы повестей дают весьма нелицеприятные характеристики правителям страны. Скажем, И.М.Катырев-Ростовский, говоря об Иване Грозном писал, что он «обладал образом нелепым». Боярский царь Василий Шуйский по словам того же автора  был «ростом мал, образом же нелепым, очи подслепы имел».  И в этом смысле мы с вами можем наблюдать зародыши критического подхода к официальной исторической доктрине вообще и по отношению к данным историческим деятелям, в частности.

 

Вторая половина XVII века еще более приблизила историю к народу. В 1674 г. в России было издано первое историческое сочинение. Издано в что ни на есть современном понимании этого слова – типографским способом, что на самом деле представляет собой маленькую революцию в деле постижения истории. Дело в том, что все предыдущие, рассмотренные нами исторические произведения в той или иной степени оставались принадлежностью летописного жанра. Написанные в единичном экземпляре, они тиражировались в списках, коих мог быть не один десяток. Но это не шло ни в какое сравнение с типографским тиражом.

 

«Синопсис» - а именно так называлась эта книга, авторство которой приписывают настоятелю Киево-Печерского монастыря Иннокентию Гизелю, выдержала 15 изданий. Благодаря краткости и доходчивости своего изложения, сочинение Гизеля снискало себе славу первого учебника по русской истории и в этом качестве было в ходу еще в середине XVIII в.  События, изложенные в Синопсисе обнимают период где-то с VII в н.э. и доводит ее до воссоединения Украины с Россией под скипетром Романовых. Собственно в доказательстве закономерности объединения православных славянских народов под сенью «преславных самодержцев» и угадывается главная политическая цель названного труда. Но кроме того Синопсис может быть интересен и со специально исторической точки зрения. Иннокентий Гизель был первым из русских историков, кто обнародовал свое убеждение, что древность исторического документа является свидетельством подлинности изложенных в нем событий. Этот, не бесспорный с современной точки зрения, постулат  продержался в отечественной исторической науке более века и был несколько поколеблен лишь спорами немецких академиков Российской Академии Наук и М.В.Ломоносова по вопросу о норманской теории. Но самое главное даже не в этом, а в том, что все 15 изданий «Синопсиса» были распроданы и принесли своим издателям хорошие барыши. А это значит, что несмотря на все издержки нашей российской истории, читателей в стране становилось больше, а исторические знания по истории были востребованы.

 

Между прочим, именно из XVII в. ведет свое начало глубокое убеждение М.В.Ломоносова о происхождении всех европейских царей от императора Августа. Еще в 1660-ых гг. прапрадед  автора «Горя от ума» Александра Сергеевича Грибоедова дьяк Федор Иоакимович Грибоедов составил по поручению Алексея Михайловича специальный труд «История, сиречь повесть  или сказание о благочестиво державствующих и свято поживших боговенчанных и великих князей». В нем в полной мере была транслирована распространенная в западной историографической традиции теория о происхождении всех европейских царствующих особ от одного предка – римского императора Августа. Правда, к середине XVII в эта теория уже подернулась тленом и не имела там столь важного политического значения, как в Московии. Стремясь связать (вопреки несколько поблекшей, но пока не списанной со счетов теории «Москва – Третий Рим») русский царствующий дом с древнеримским, Грибоедов и высказал, воспринятую век спустя Ломоносовым, догадку о некоем брате императора Августа Прусе, которого тот послал на Балтику и сын которого, в свою очередь, стал основателем первой русской княжеской династии. Как вы догадываетесь, звали этого князя Рюрик.

 

В этих своих рассуждениях Ф.И.Грибоедов нашел непримиримого противника в лице Юрия Крижанича. Хорват по национальности, он более двадцати лет прожил в России и являлся одним из самых горячих поборников сплочения всех славянских народов под главенством России. Примечательно, что из своего двадцатилетия русской жизни пятнадцать он провел в ссылке. Отрицая происхождение русских князей от Августа, Крижанич шел в ногу с современным ему уровнем развития исторического знания на Западе, но в пылу полемики был готов считать фактом легенду о передаче византийских императорских регалий Константина Мономаха своему малолетнему внуку Владимиру в Россию. Правда, он был несколько скептически настроен в оценке этого факта. Ему казалось, что это была коварная хитрость византийского императора, имевшего целью обесчестить русский народ, показать место русского престола несравненно более низким, чем престол константинопольский. Таким образом, несмотря на пока еще закрытость нашей страны от западных влияний, они к нам, как вы видите, тем не менее проникали, и вызывали брожение мысли. Как и первые исторические споры, которые тоже велись, хотя и не облекались в формы научного диспута.

 

Интересно, что наступившая эпоха петровских преобразований, которая по логике должна была кардинальным образом поломать прежние парадигмы представлений об истории,  поначалу никак себя не проявила. Нельзя сказать, что Петр совсем не придавал значения тому, чтобы увековечить свою роль в истории. Однако, как и большинство других начинаний Петра, задачи в этом вопросе перед своими сотрудниками он ставил вполне утилитарные. По его поручению  П.П.Шафиров составил «Гисторию Свейской войны», отдельные части которой впервые после Ивана Грозного, были правлены монаршей рукой. Надо сказать, что сочинение это было составлено Шафировым на совершенно новых, непривычных для всех прежних форм русской историографии принципах. Он исходил из представлений о справедливости и несправедливости войн, об их гуманности, об исторической и политической обусловленности военных столкновений. Шафиров впервые в русской историографии пускается в прямую полемику против утверждений, широко распространявшихся шведской стороной, и, добавим от себя, ставших традиционными, для западной историографии, о том, что де «его величество оную войну без правильных и законных причин начал и не по правилам вел». В целом же, «Гистория Свейской войны» всецело отражает утилитаристский дух петровских преобразований, во время которых она была создана. В этом сочинении до деталей сообщается о замыслах и силах сторон, об изменениях обстановки, скрупулезно излагается ход и последовательность боевых действий, смена командующих, характер потерь. Причем, многие из этих данных были включены в рукопись рукой самого царя. Это все же была добротно составленная и неплохо написанная, но частная история важного для России военного конфликта, а отнюдь не общая историческая концепция…

 

На этом я сегодня прервусь, ибо последующее изложение русской историографии потребует некоторого отвлечения в область тех философско-политических учений, которые господствовали в мире в XVII – XVIII вв. и того совершенно своеобразного понимания этих идей, которое сложилось в России.